Управление распространением идей, слов, концептов, которые в итоге должны определять действия активных групп, существовало всегда. Можно утверждать: в эпоху неопределенности определенным остается управление информационными потоками.
Галина ГРАДОСЕЛЬСКАЯ,
ведущий научный сотрудник Международной лаборатории прикладного сетевого анализа НИУ ВШЭ, кандидат социологических наук
Любую профессиональную среду можно разделить на две группы. Первая – люди, которые понимают, что думать надо, и хотят этому научиться, но не знают, где и как. Вторая, бОльшая часть – люди, которые совсем не хотят думать, не хотят учиться и сами собой довольны. Это новая, институционально закрепленная категория именуется менеджерами. Они не думают, ничего не знают, но за все отвечают. При этом они всех устраивают, всем нужны: работодателям (управляют процессом), госорганам (есть кого сажать), обществу (есть кого обвинять). Эту категорию окружают модные, ничего не значащие слова: эффективность, KPI, а еще – скорость. Главная задача менеджера – не вникая в суть дела, обеспечить скорость исполнения, которая и приводит к скорости изменений на общественном уровне.
Что лежит в основе скорости изменений? Новые технологические мощности (железо, серверы и т.п.), цифровизация процессов (модная «цифровая» экономика) и ускорение коммуникации (СМИ, социальные сети). Казалось бы, все это должно способствовать улучшению качества жизни, повышению культурного уровня пользователей и т.д. Но вспомним террористов, которые на новейшие смартфоны снимали голливудского качества ролики о средневековых казнях.
Как же изменяющиеся технологии в глобальном смысле отражаются на человеческом сознании на всех уровнях: личном, общественном, институциональном?
Изменения на личном уровне. С одной стороны, контакты ускоряются, их становится больше, с другой – они становятся легче, люди отвыкают общаться вживую. Контакты должны быть комфортными, а как только связь становится некомфортной, она обрывается. Поэтому бестелесность и комфорт – это, к сожалению, ткань современной коммуникативной системы. Происходят тектонические сдвиги при выборе сценариев жизни в условиях победившего либерального сознания (а именно – отсутствие общей морали, моральных ценностей).
Когда этой единой связующей моральной модели нет, все зависит от выбора человека. Человек либо выбирает карьеру с фокусировкой на себе, либо пытается жить традиционными смыслами с фокусировкой на ближних. К сожалению, совмещать два этих подхода получается очень слабо, и чем дальше, тем хуже.
Как же эти два типажа развиваются? Здесь точка бифуркации: либо они развиваются как некие управляющие информацией, информационные манагеры – перспективные, мотивированные, идущие вперед, не видящие преград; либо развиваются эмоционально. И соединить эти пути уже почти невозможно.
Но не спешите завидовать карьеристам! Такие информационные манагеры со всеми своими понтами неизбежно скатываются в так называемую ловушку растущих потребностей: хочу квартиру побольше, машину покруче и т.д. Парадокс! Больше информации должно упрощать принятие решений, освобождать личное время, удешевлять производственный процесс, но этого не происходит. Не остается времени на то, чтобы создать семью, родить и воспитать ребенка. Если ребенок все-таки родился, его скидывают профессиональным няням, отдают на откуп телевизору и планшету (ребенок одного года от роду уже играет с планшетом и сильно плачет, если попытаться его отобрать). Что это значит? Это значит, новое сознание готово к «расчеловечиванию», готово быть придатком интернета и соцсетей.
Особенности такого сознания: феномен короткой памяти (три секунды, как у аквариумной рыбки), расфокусированное внимание, эгоцентричность. Следствие: чему-нибудь научить такое сознание практически невозможно, но в то же время люди прекрасно подвергаются манипуляциям. Такие дети уже успели подрасти, я их получаю в качестве студентов и как преподаватель испытываю проблему.
Еще лет двадцать назад политики что-то говорили, но не было такого количества фиксирующих девайсов. Сейчас фиксируется все: каждое выступление, публичное и непубличное, каждый шаг. И тем не менее политики спокойно сами себе изменяют: сегодня говорят одно, завтра другое, а люди этому верят, они просто не могут сопоставить то, что сказано сегодня, с тем, что говорилось вчера.
У людей утрачивается реальное восприятие себя, способность выстраивать собственную идентичность и целеполагание.
Анализ данных больших опросных массивов за последние 15 лет позволяет сделать вывод: реальные социально-демографические характеристики слабо влияют на политические предпочтения. Гораздо более значимым является набор информационных источников. Итог процесса: растущий социальный инфантилизм, который подкрепляется иллюзией информированности. У меня как ученого возникает вопрос-претензия к теориям, которые это свершившееся будущее воспевали: где же те «умные толпы, которые меняют мир»?
Что мы видим в реальности? Как человек, который много сидит в сетях (не как объект, а как субъект), я могу констатировать следующее: бытовое сознание среднего пользователя интернета чудовищно примитивизируется, и, соответственно, упрощается его дискурс. Казалось бы, это должны быть индивидуальные одиночки, каждый из которых уникален и интересен. На самом деле люди скатываются в заранее подготовленные социальные группы. Индивидуальность – это всего лишь выбор из готовых меню социальных поведенческих практик.
Процесс не так безобиден, как кажется на первый взгляд. Потому что эти группы искусственно конструируются, и конструирование происходит путем отщипывания от большинства. Большинство уменьшается, а доля лоскутного одеяла, состоящая из маргинальных групп, увеличивается. По сути, происходит маргинализация общества. Это – идеальная социальная система для управления, из этого конструкта всегда можно сложить удобную модель.
Мощнейший инструмент маргинализации общества – формирование собственного языка. В качестве примера приведу результаты исследования «Патриотизм в социальных сетях: особенности дискурса оппозиционеров и патриотов». Мы разработали свой метод, который способен ловить ключевые речевые маркеры, характеризующие дискурс двух групп, сравнивать эти маркеры и находить отличия в них. Всего получилось порядка 1800 ключевых маркеров. Из них на долю патриотов пришлось всего 200, доля оппозиционеров в несколько раз больше.
Патриотический дискурс – безъязыкий, у него нет модели будущего, он направлен прежде всего в прошлое: вспоминается история Советского Союза, его достижения, победы, преобладают военные термины. Оппозиционный дискурс, наоборот, более конкретен, он присвоил себе видимость научности и объективности, в него входят современные экономические, юридические и социальные термины, идеологемы, ставшие нормой в 90-е, – свобода, демократия и т.д. Патриотический дискурс проигрывает оппозиционному по идеологическим и методологическим основаниям. Дискурс патриотов формируется стихийно, у него отсутствует идеологический базис и организационная компонента.
Среди ключевых речевых маркеров, общих для всех, на первом месте слово «Россия». Второе и третье места занимают маркеры «мы» и «они», слова, моделирующие социальную дифференциацию. Социальная модель «мы» – «они» работает и для одной, и для другой социальной группы. Важность ключевых геополитических понятий для патриотов и оппозиционеров совпадает.
При попытке привязать эти тексты к физическим носителям, то есть к структуре социальных сетей, мы провели кластеризацию. Три кластера политически активных групп оказались ожидаемыми. Первый – коммунисты, курдинянцы, левые; второй – проправительственные группы; третий – оппозиционные. Но к ним присоединились еще два интересных кластера – феминистические группы, ЛГБТ-сообщество, чайлд-фри и все, что касается сущностных социальных семейных практик, и кластер анархизма, экстремизма, революционного дискурса. Это кластеры групп, которые дают идеологическую поддержку, идеологическое обоснование всем тем протестным действиям, которые мы наблюдаем.
Наши базовые ценности находятся под ударом. Реализация происходит в соцсетях как проводящем механизме, через который достигается целенаправленный социальный эффект по всем направлениям – через повседневные практики, культурные ценности, моду, интеллектуальный базис, социальное поведение и семейные ценности. Эти вещи проникают сверху вниз, идет социальное проектирование, на которое в гонке за цифровизацией мы мало обращаем внимания. Это все проектирование настоящего. Есть еще механизм проектирования будущего, дискурс также может проектировать и изменять прошлое.
К чему приводят постоянные изменения в исследовательском поле? Бич сетевого анализа состоит в том, что студенты и молодые исследователи считают, что, освоив модную программу, они тут же станут специалистами по сетевому анализу. Но самом деле они становятся всего-навсего специалистами по данной программе.
В ситуации победивших западных стандартов образования студенты могут сами выбирать предметы. Они тратят 4–6 лет на изучение кнопочных программ, которые выйдут из моды еще через 5–10 лет. Знания устаревают, значит, добро пожаловать на дополнительное образование. Люди учатся всю жизнь – когда им работать и состояться как специалистам? Почему это происходит?
Потому что в рыночных условиях имеется чудовищный конфликт между содержанием, ядром профессии и инфраструктурой. У нас победила инфраструктура. Нужно бежать, но не во всем. Главная ценность – это ядро профессии.
В свете победившего менеджеризма то, что было вспомогательным, стало главным. В госуправлении есть менеджеры, а не специалисты, в образовании – администраторы, а не преподаватели, в науке – редакторы журналов и создатели рейтингов, а не авторы статей. Происходит разрушение профессий, выхолащивание смыслов. Самое важное в профессии – то, что способствует ее развитию и сохранению, – методология.